Создавая трехмерные формы, я покусился, ни много ни мало, на некоторые законы физики. Для этого мне достаточно было воспользоваться правом художника, дескать, мои образы – что хочу, то с ними и делаю.

Обычно скульпторы стараются не спорить с физикой и логикой. Уж, коль они имеют дело с предметной реальностью, то и обход ее законов в голову не приходит. Каждая создаваемая форма соблюдает свою предметность. Это значит, что объект обладает массой, т.е. наполнен материей, «плотью». Он занимает одно и только одно место в пространстве, занимаемое им место не может одновременно заниматься другим предметом и т.д. – по Аристотелю.

Я как бы «подкрутил» параметры физической реальности. Ведь, материя, из которой предмет состоит, человеку невидима. Он всегда, как известно, имеет дело лишь с поверхностью. Эта поверхность, «сотканная» из отраженных фотонов, имеет толщину этих самых фотонов, т.е. нулевую. Данная плоскость замыкается на самое себя и хранит «тайну плотности» внутри. Никогда человек не может проникнуть внутрь предмета с помощью непосредственного восприятия. Например, разламывание предмета просто породит новые поверхности – только и всего.

Поверхность предмета, замыкаясь на себя, неизбежно искривляется. Этим она образует форму. Неисчислимые вариации искривлений образуют все разнообразие возможных форм. В их рамках творят и скульпторы, и природа. Все это можно видеть, щупать, но никогда невозможно проникать восприятием внутрь формы.

Если человек имеет дело только с поверхностями, то что мешает мне создавать только эту поверхность? Материальная плоть объекта может постигаться опосредованно – это хорошо известно физикам и химикам. Но художник имеет дело только с непосредственным восприятием зрителя. Стало быть, ничто не мешает мне создавать формы, которые только из внешней поверхности и состоят. У этих форм нет внутренней наполненности, они не есть протяженность плоти.

Пустотные объекты приоткрывают несколько иное восприятие реальности. Форма становится искривленной плоскостью, которая обладает не одной, а уже двумя поверхностями – внешней и внутренней. Сам предмет как бы образует, соответственно, два пространства – внешнее и внутреннее.

Кстати, эти два пространства обладают признаками взаимной симметрии. Плоскость, образующая пустотный объект, – это нечто вроде зеркала, образующего центр симметрии. Пространства по обе его стороны являются как бы изнанкой друг друга.

Если поверхность обычного предмета неизбежно замкнута на самое себя, то здесь данное правило не обязательно. Автор вправе обращаться с плоскостью, как сочтет нужным. Ее можно размыкать, и даже перекручивать.

Дело в том, что отверстия в форме вовсе не мешают ее восприятию как целостного предмета. Гештальтпсихологи давно уже доказали, что восприятие целостной формы доминирует над «пиксельным», фрагментарным видением. Они же и описали все законы данного восприятия. Даже если человеку представляют «куски» формы, он видит ее целостной и единой. Даже если, например, фигура будет состоять из сплошных дыр, все же зритель увидит фигуру. А сетка будет видеться как единая поверхность.

Получается, что предмет, поверхность которого «распахнута», становится как бы прозрачным. Внешнее и внутреннее пространства, сообщаясь друг с другом, снимают с предмета покров таинственности. Внутренний мир перестает быть тайной.

Пространственные игры, порождаемые «распахнувшимися» предметами, изменяют и их физические законы. Например, отверстия в поверхностях могут быть так скомбинированы, что разные предметы могут занимать одно и то же место, даже не касаясь друг друга. А внутреннее и внешнее могут меняться местами.

Здесь и открывается целый мир, способный втянуть в свое пространство скульптора очень надолго.